Литургическая диакония

Д-р Александр Пападерос

Перевод с немецкого (печатается с сокращениями)

Библейско-богословский взгляд на диаконию

История самого понятия "диакония" показывает, как христианство перевернуло систему ценностей древнего мира и установило радикально новые жизненные цели.

Светские греческие представления о diakonein (попечение о столах и, в более широком смысле, забота о поддержании жизни) ассоциировались с низкостатусным видом человеческой деятельности, не достойным свободного человека. Но в отношении "полиса" (служение отечеству, городу или государству в качестве государственного деятеля, чтобы оправдать оказанное доверие, а не властвовать), космоса (в смысле всего того, что человек, как микрокосм, должен делать, чтобы не нарушать единство и гармонию всего мира, макрокосма) и Бога (например, мудрец как слуга Божий, инструмент и свидетель Божий у Аристотеля и в эллинизме) понятие диаконии приобрело более широкий смысл, что нашло отражение в раннехристианской и святоотеческой литературе. Но понятие диаконии тогда и отдаленно не указывало ни на что, вроде самопожертвования ради другого человека: господствовать, а не служить - вот что достойно мужчины. "Как может быть счастлив человек, который должен кому-то служить?" - спрашивали софисты.

В иудаизме же понятие служения сформировалось под ориентальным влиянием, согласно которому в служении другому человеку не было ничего унизительного, особенно когда этот другой является великим господином и даже Самим Богом. Примечательно, что в Септуагинте, которая не использует слово diakonein, применяется понятие douleuein или, для соответствующих еврейских слов, относящихся к культу, - leitourgein и latreuein. В Ветхом Завете много примеров благожелательного отношения к ближнему. Но в позднем иудаизме высшая заповедь любви к ближнему (Лев.19:18) отошла на второй план; из-за противопоставления фарисеями праведных и неправедных она даже была почти полностью вытеснена. Служение стало скорее богоугодной работой, чем самопожертвованием.

И вот в этот жестокий мир пришло Евангелие как Благовестие великой любви и милосердия Божия. Задача христианской диаконии - явить и засвидетельствовать эту любовь всем людям.

В Новом Завете слово diakonein тоже часто используется в своем первоначальном смысле - попечение о столах. Но вместе с тем его содержание существенно меняется.

Прежде всего, полностью изменилось ценностное соотношение между понятиями "служить самому" и "заставлять других служить себе", которое существовало в эллинистическом иудаизме. В соответствии с "естественным порядком", тот, кто сидит за столом и кого обслуживают, пользуется большим уважением, чем прислуживающий. Но "Я посреди вас, как служащий" (Лк. 22, 27); как тот, кто, будучи Господином Царства Божия (Лк. 22, 29), добровольно принимает на себя роль служащего, тем самым переворачивая человеческую систему ценностей и показывая путь к истинному величию, который не является путем князей и правителей мира сего (Мк. 10:42, Мф. 20:25), но Его собственным крестным путем: "А кто хочет быть большим между вами, да будем вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих" (Мк. 10: 43-45, ср. омовение ног). Это, конечно, не просто установление новой этической модели поведения, нового "закона", соблюдение которого было бы не чем иным, как "служением смертоносным буквам" и "осуждением". Христос ищет скорее "служения Духа", "служения оправдания", которое превосходит во славе все, что было известно людям до сих пор (2 Кор.3:7-9).

Таким образом, диакония становится фундаментальным тринитарно-христологическим, экклезиологическим и эсхатологическим понятием. Диакония, как любовь к ближнему, - это плод Божией любви: любовь Бога к человеку, которая в Иисусе Христе через кенозис и крест явила тип истинного диакона; и любовь человека к Богу, которая измеряется и подтверждается служением ближнему.

Поэтому истинную диаконию можно правильно понять только с точки зрения Божественной милости (eleos) и надлежащим образом осуществить только силой Божественной милости (eleos). Ее первостепенная задача - принести в этот, как уже говорилось, беспощадный мир дух милости (eleos); тот дух, который мы ощущаем в нашей литургической жизни. Возглашение общиной "Кирие элейсон" (Господи помилуй), которое является лейтмотивом всякого христианского молитвенного действия, выражает уверенность в неизреченной милости Божией, Его благости и благоволении, Его доброте и верности, милосердии, сострадании, благодеянии и человеколюбии, которые мы получаем "в избытке" и должны сообщить другим, всем людям. Подобно тому, как сотворение мира и человека является выражением Божией милости (eleos), так и восстановление (apokatastasis, paligenesia) и искупление (soteria, lytrosis), все домостроительство спасения основывается на милости (eleos) Божией, которая является эсхатологическим ориентиром также и для общины, ожидающей eleos от своего Господа (Иуд. 21). Сама Церковь является "eleemen", обретшей милость Божию [1]. Церковь молится за иудеев, чтобы Бог помиловал их [1]. Христиане проявляют милосердие к язычникам в надежде обратить их в христианство [2]. Св. Исаак Сирин позже описал "eleemosyne" как "возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари". Люди должны пить это чистое вино, пока не упьются им, и тогда действительно обретут жизнь!

Разумеется, в атмосфере этой вселенской любви диакония - это не просто раздача милостыни или благотворительность, хотя Новый Завет постоянно советует, конечно, и это делать как проявление подлинной любви. Однако слово диакония приобретает значение скорее действенной христианской любви (служение человеку во всех его нуждах), а также подлинного ученичества (единство диаконии, послушания и свидетельства). Тот факт, что даже первые диаконы полностью не отказывались от проповеди (Стефан) и что даже апостолы продолжали считать дела любви своей задачей (например, сборы и передача пожертвований, 2 Кор. 8: 19-20), говорит о единстве проповеди и служения, а также внутренней взаимосвязи разных видов служения в жизни общины. Раздавать хлеб насущный и предлагать Благовестие как хлеб жизни - это неразделимо.

Именно в этом смысле diakonein совершается в общине и в ее миссии в мире. Именно в жизни общины единый Дух распределяет дары и служения (1 Кор. 12), чтобы члены Тела могли заботиться друг о друге, пребывая в согласии, разделяя радости и бремена друг друга ради созидания Церкви. Каждый дар дается для особого служения, возложенного Богом в Его щедрой благодати и осуществляемого только силой Духа в едином Господе. Как и любой член тела, никакой дар и никакая диакония не могут существовать или действовать независимо. Как и любой член тела, никакая диакония не может игнорировать целое или утверждать, что может представлять или единолично возглавлять целое. Ни один вид диаконии не может быть презираем или оттесняем другими [3]. Наконец, различные виды диаконии не должны служить какой-либо праведности дел или тщеславию; они должны осуществляться исключительно во славу Божию через Иисуса Христа (1 Петр. 4: 10). Если служитель Божий не будет четко придерживаться этого эсхатологического измерения, ему грозит серьезная опасность превратиться в диакона сатаны (2 Кор. 11:14) и греха (Гал. 2:17).

И наконец, хотелось бы обратить внимание еще на один момент, который касается избрания первых семи диаконов (Деян. 6). Один из аспектов этого избрания представляется нам особенно актуальным. Как известно, в те времена вдов-эллинисток игнорировали во время трапез и во время ежедневной раздачи пищи. Вероятно, под влиянием фарисеев (иудей не мог есть за одним столом с теми, кто не соблюдал закон, то есть с "грешниками") в первообщине проявлялись дискриминация и маргинализация! Размышляя об этом поставлении диаконов, мы обычно объясняем его необходимостью освободить апостолов, чтобы они могли полностью посвятить себя проповеди. Однако следует в полной мере оценить решение общины: на все семь "мест" она выбрала эллинистических апостолов, т.е. представителей угнетенного меньшинства! Это было радикальным решением: "Ибо возложение этого служения на Семерку эллинистов, несомненно, означает нечто большее, чем чисто внешнее разделение административных обязанностей среди руководителей общины" [4].

В этом смысле диакония стала окончательным и исключительным критерием для пропуска в Царство Небесное и общения с Богом (притча о Страшном суде, Мф. 25, 31-46): Христос отождествляет себя с алчущим, жаждущим, странником, нагим, больным, узником в темнице.

"Слышите, народы! Внемлите, христиане! Сие говорит Господь, не собственным Своим гласом вещая, но, как органами, возглашая устами рабов..." Василий Великий, ПМ стр. 31, 324. (Беседа 8. Говоренная во время голода и засухи).

Мы здесь не будем рассматривать развитие диаконского служения и смещение акцента из социальной сферы в богослужебную. К служению диаконис мы вернемся позже.

Позвольте мне завершить этот краткий обзор заключительным резюме: христианская диакония, как следование за Христом, означает служение Его братьям, "наименьшим" этого мира, служение вплоть до принесения в жертву собственной жизни. "Служить ближнему, Христу или Богу - это одно и то же. Получаемое в результате этого общение с Отцом является наградой за такое жертвенное служение" [5].

История

Необходимо изучить историю нашей собственной Церкви и посмотреть, как наши предки на протяжении веков исполняли библейский призыв к диаконии.

Ввиду существующих культурных различий сомнительно, чтобы даже Православие сегодня могло предложить общий единый ответ на современные социальные вопросы. Единственное, что мы можем сказать с уверенностью, - это то, что существует принцип формы, являющийся объединяющим фактором, который пронизывает Православие, выстраивает и скрепляет православную общину в единстве жизни и смысла.

В одной из своих статей я называю этот принцип формы "литургическим" [6]. Я хотел бы сохранить здесь это понятие, поскольку убежден, что оно выражает квинтэссенцию православного понимания человеком себя и мира. Конечно, я понимаю, что рассмотрение таких понятий вне общего контекста может приводить к их неверному толкованию и даже низводить их до простых клише и модных слов (например, как это было с понятиями евхаристия, духовность, плерома, доксология и т. д. и совсем недавно - с понятием соборность). Но я надеюсь, что мы с помощью понятия "литургического" сможем показать, почему и в каком смысле всякая христианская диакония миру, культуре, политике, - человеку! - должна быть литургической диаконией!

Под "литургией" мы здесь понимаем не просто какое-то конкретное культовое действие, а определенный образ жизни, который, конечно же, будучи укорененным и сосредоточенным в евхаристической литургии, также охватывает всю жизнь человека. Для православного человека литургия в этом смысле означает "привнесение небесного в земное, по слову Иоанна Златоуста, когда он услышал пение горних хоров и сладкозвучие вечной песни среди бренной суеты" [7]. Но в то же время литургия - это возвышение земного к небесному, осуществление имманентной всему тварному цели преображения силой благодати. В этой евхаристической литургии через добровольную жертву воплощенного Логоса актуализируется предуготованное освящение (theosis) человечества и космоса, и, следовательно, их совершенствование и общение с Богом в предвкушении эсхатологической надежды.

Главной характерной чертой именно так понимаемой и переживаемой литургии является ее соборность. По самой своей природе экклезиологическая концепция соборности - это христологическая концепция. Когда святой Игнатий говорит: "Там где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь" [8], он, очевидно, имеет в виду ипостасное единство Христа с Его Телом - Церковью и его неподдельной и неповрежденной плеромой.

Опуская рассуждения о плероме, я хотел бы сформулировать здесь главный тезис этого доклада:

Это такой же абсурд и ересь, как различение (в смысле разделения) между историей спасения и мировой историей, между крестом и воскресением, между человеческой и божественной природой Христа или Церкви, или между верой и делами. Пора прекратить противопоставлять одно другому, это смертельно опасно!

Одной из величайших заслуг отцов Церкви, особенно каппадокийцев, является преодоление этого дуализма и создание для нас прочной основы, в т.ч. и для решения наших земных проблем. Исходя из библейского богословия творения, из воплощения Христа, Его крестной смерти и воскресения и основываясь на "новом ктисисе" ("новом творении") и метаморфозе, преображении космоса силой Духа, они изгнали демонов из картины древнего мира с ее искаженным дуалистическим подходом. Это позволило им успешно вести борьбу с древними натурфилософиями, со стоиками и гностиками и дать нам духовное оружие, чтобы и сегодня мы могли продолжать борьбу против современного дуализма, деизма, пантеизма и материализма. Этот святоотеческий взгляд на мир и историю четко сформулировал митрополит Игнатий Латакийский на Уппсальской Ассамблее [ВСЦ] в своем докладе по основной теме, подчеркнув:

• структура мира диалогична в подлинно богословском смысле Логоса;
• структура мира диаволична в подлинно богословском смысле слова 'диавол';
• структура истории впредь определяется Пасхой в подлинно богословском смысле "перехода" этого мира к новому творению; а также
• нынешняя структура истории уже 'парусийна' в подлинно богословском смысле Присутствия (parousia) Бога среди людей [9].

Неужели мы соблазнимся древними и современными ересями, признавая, например, упомянутые выше дихотомии и тем самым заявляя, что "мирское" не имеет отношения к спасению, подразумевая под "мирским" такие вещи, как голод и неграмотность, несправедливость и отсутствие мира и свободы! Неужели мы забудем фундаментальные тринитарные и христологические постановления и, следовательно, сотериологические, социальные и этические постановления первых вселенских соборов? Неужели мы прельстимся дуализмом несториан (разделение между божественным и человеческим) или монизмом монофизитов (поглощение человеческого божественным)? Ведь Церковь твердо отстаивает богочеловеческую природу Христа и тем самым свою собственную богочеловеческую природу, постоянно свидетельствуя о том, что любое разделение приведет к ереси, равно как и любое смешение/замещение!

На мой взгляд, это ощущение соборности и единства имеет фундаментальное значение. Поскольку только с этих позиций

• диакония не потеряет из виду целостного человека посреди всех факторов и условий нашего земного существования,
• можно сохранить необходимый баланс и учитывать взаимосвязи в практическом осуществлении служений и харизм в общине ради жизни и строительства Церкви и спасения мира.

Микро- и макродиакония

Все меры, точечно предпринимаемые Церковью для преодоления конкретных нужд отдельных людей или групп, с использованием конкретных средств, назовем здесь микродиаконией. Сюда относятся, прежде всего, благотворительные учреждения и фонды, которые, как известно, Церковь начала создавать очень давно, чтобы эффективно отвечать на различные нужды людей. Нет необходимости подробно описывать здесь эту всем нам хорошо известную благотворительную деятельность. Но в ходе наших обсуждений следует помнить о трех моментах:

Во-первых: в большинстве своем эти благотворительные организации были созданы в непосредственной близости к храму как продолжение священного алтаря, чтобы объять конкретные страдания людей. Причем они создавались в центре общины, поскольку благотворительная деятельность является также и ее задачей, а не исключительной ответственностью (монополией?) епископа или духовенства.

Во-вторых: Церковь всегда проявляла удивительную гибкость, большую свободу, активность и изобретательность, отказываясь от старых и применяя новые методы и структуры благотворительной деятельности в зависимости от потребностей и условий.

В-третьих: Церковь не считала благотворительную деятельность своей исключительной привилегией или поводом для напряженности в отношениях с государством и обществом, но, наоборот, стремилась призывать государство и общество к ответственности за нуждающихся; предметом постоянных усилий Церкви было распространение духа милосердия (элеос), благотворительности на всю систему правительства и общества (администрацию, правовую систему, юридическую практику, полицию и пенитенциарные учреждения, общественные организации).

Именно это последнее направление социальной деятельности Церкви мы здесь называем "макродиаконией". Конечно, Церковь понимала, что сколь жизненно важной и впечатляющей ни была бы ее микродиакония, она не является верным признаком жизнеспособности общины и никогда не справится с тем количеством нищеты, которое необходимо преодолеть. К тому же Церковь с самого начала имела весьма широкое видение своей диаконической задачи, понимая ее именно как макродиаконию, причем в трех аспектах:

• как создание солидарной общины,
• как миссию диаконической направленности, и
• как приверженность социальной справедливости и освобождению.

Создание солидарной общины

В литургической жизни христианин совершенно особенным образом переживает свое личное участие в кинонии тела Христова (1 Кор. 12). Он знает, что призван не просто организовывать свою жизнь по какому-то "закону" или выполнять определенные "заповеди", а скорее возрастать к новому образу жизни во Христе: чтобы сораспяться (Гал. 2:19), совознестись и совоскреснуть вместе со Христом (Еф. 2:6), облечься во Христа как в ризу (Гал. 3:27), чтобы сонаследовать Богу как его чадо (Еф. 1:5; Рим. 8:15; Еф. 1:14; Еф. 1:18; Кол. 3:24; 1 Пет. 1:4). Поэтому он знает, что включен во вселенское братство.

Это литургическое ощущение соборности и единения стало источником великих потоков, которые на протяжении столетий пронизывали всю землю, формируя культуры и созидая общины.

В литургии православный христианин, например, узнает, что он предстоит перед Богом не как отдельная личность, озабоченная лишь своим собственным оправданием (августиновско-реформатские душевные муки). Он предстоит скорее как человек, который существует в любящем межличностном общении с ближним, а потому и с Богом, в соответствии с основным принципом православной сотериологии и социальной этики, который можно схематически изобразить следующим образом:

Мое движение в любви к моему ближнему - к "тебе" - возможно потому, что Бог первым сделал движение в любви ко мне, движение, на которое я могу ответить только через своего ближнего (Мф. 5:23-24) [10].

"Читая Святое Евангелие, я нашёл слова, сказанные Христом нашим, что каждый христианин, будь то мужчина или женщина, должен заботиться не только о своём спасении, но должен ещё заботиться и о своих братьях и сестрах, чтобы и они не погибли" [11].

Духовное пространство, в котором человек чувствует себя признанным и защищенным, это не блаженство или проклятье отдельного человека, но преображение творения и theosis всего человечества: "Ведь все мы были во Христе, и общее лицо человечества (prosopon) восходит к Его лицу" [12].

Эта защищенность в Евхаристическом общении во вселенском братстве имеет огромные социально-диаконические последствия, если под диаконией мы понимаем нечто большее, чем раздачу милостыни. Путем чисто эмпирического социологического анализа легко показать, сколь мудро Церковь заимствовала древние формы и модели социальной жизни и наполнила их новым смыслом или же создавала новые структуры (главным образом, опирающиеся на литургию) для удовлетворения различных нужд. Солидарность - главная характерная черта этих структур - в значительной степени сегодня сохранилась даже в городах, несмотря на разрушительное действие урбанизации и рационализации жизни. Приведу несколько соображений в качестве иллюстрации этой формы макродиаконии.

Преображение страдания

Человеку, пребывающему в лоне общины евхаристической солидарности, нет нужды переживать в одиночку ни страдания, ни радости. Как известно, литургия в своей форме сохранила некоторые элементы античной драмы. Однако то, что в драме, например, в мистериальных культах, представлялось в виде страсти или внутреннего напряжения страдающего человека, открывается здесь как реальность обновленного творения, как победа креста над смертью, как переживание воскресения. Богословие преображения страдания, выраженное в поэзии, музыке и архитектуре как символ домостроительства спасения, помогает верующему увидеть в своих страданиях более глубокий смысл и нести собственные и коллективные страдания со смирением и спокойствием в свете креста, воскресения и эсхатологического чаяния. В нем видишь великое сострадание Христово, который "стал тем, чем был ты, чтобы ты стал тем, чем ты не был" [13]; видишь, что Христос "за претерпение смерти увенчан славою и честью" (Евр. 2:9), во всем уподобился братиям, (Евр. 2:17), воспринял "плоть и кровь", лишил силы дьявола, имеющего державу смерти (Евр. 2:14), избавил всех, которые от страха смерти через всю жизнь были подвержены рабству (Евр. 2:15); видишь, что Он - милостивый и верный первосвященник народа пред Богом (Евр. 2:17), "великий художник сострадания", как называет его Златоуст [14]. Поэтому путь страданий Христа и Его святых (мартириум) является для общины постоянным символом безграничной солидарности Бога, сопутствующего своему народу во всех его страданиях и бедствиях Своим Духом, которого мы познаем, прежде всего, как великого Утешителя (Параклета). Ни будь этой уверенности, едва ли можно было найти объяснение терпению и выносливости большинства, да пожалуй, даже всех православных народов перед лицом зачастую жесточайших испытаний, которые им пришлось претерпеть за свои историю.

В кругу все этой же солидарной общины братья тоже учатся носить бремена друг друга (Гал. 6:2), здесь, прежде всего, сильные учатся носить немощи бессильных (Рим. 15:1). Ибо Христос принял христиан, и это основа их жизни; так и они должны сами принимать всех (Рим. 15:1), без различия, без ограничений и безоговорочно, так чтобы даже язычники научились славить Бога за его милость (Рим. 15:9). Благодаря этой новой морали возникло, как известно, много форм стихийной солидарности и взаимопомощи, чтобы помогать в любой нужде, которая может носить и нематериальный характер: "Первой eleemosyne является ревностно наставлять братьев" [15].

Неужели какие-нибудь богадельни когда-нибудь были бы в состоянии принять людей, нуждающихся в духовной, физической или какой-либо еще помощи, если бы это прибежище - солидарная община не была творением Духа элеоса!

Однако диакония в страдании столь же важна, сколь и диакония в радости человека (1 Кор. 12:26; Рим. 12:15; 13:6). В одиночестве человеку выносить свою боль, пожалуй, легче, чем радость! В солидарной общине человеку незачем замыкаться в своей частной сфере; да он и не сможет этого сделать, потому что здесь личное одновременно является сверхлично-общественным.

В этой связи следует особо отметить, что именно в духовном пространстве евхаристической общины ощущение праздника, в контексте многочисленных праздников (например, дни поминовения святых) и событий литургического содержания, и жизнь обогащаются полнотой радости и эйфории. В этой праздничной литургической атмосфере углубляются межличностные отношения, смягчаются напряженности, прекращаются конфликты, устанавливается мир, люди учатся прощению. Именно здесь познаешь характерное спокойствие и внутреннее блаженство, которые не имеют ничего общего с дурманом, производимым современными механизмами достижения успеха. Именно глядя на современные формы человеческих поисков успеха и радости (семья, молча созерцающая экран телевизора, досуг/туризм, наркотики, секс, мышление достатка и потребления), мы еще острее осознаем необходимость диаконии радости в рамках подлинной евхаристической кинонии.

В этой атмосфере киновийного духа Православия ощущается также обилие импульсов, пронизывающих, скрепляющих и оплодотворящих всю жизнь, личную и общественную. Например, освящение и углубление "естественных" укладов, таких, как родство, которое через таинства браковенчания и крещения (в том числе духовное родство, свидетелей бракосочетания, крестных родителей) влечет за собой, с социологической точки зрения, расширение межличностного общения и солидарности.

Например, еще древняя церковь и даже монашество способствовали возникновению или даже сами создавали самые различные формы и структуры солидарности, благодаря чему профессиональные, а также чисто экономические задачи решались в духе братской взаимности, причем часто удивительно современными способами. В византийскую и поствизантийскую эпоху (турецкая оккупация) наш народ еще больше развил это киновийную традицию и достиг замечательных успехов. И, наконец, взять современную кооперацию, столь важную для экономического и общесоциального развития, которая во многих местах возникла и черпала и до сих пор черпает свои жизненные и творческие силы именно в этом киновийном духе, и тому сегодня множество примеров у нас на Крите [16].

Всем этим мы хотим сказать только одно: что христианская диакония никогда не будет ограничиваться исключительно институционализированной благотворительностью, раздачей милостыни и заботой об отдельных людях; ее первостепенная задача - в смысле макродиаконии - заключается скорее в том, чтобы в безжалостном мире эгоизма, враждебности и войны всех против всех, свидетельствовать милость Божию, поддерживать структуры солидарной общины и попытаться осветить темноту человеческого разума и социальной культуры (право, экономика, труд и т.д.) искрой христианской любви и надежды. Не для того, чтобы земля стала раем, а для того, чтобы земля не стала для человека адом.

Миссия диаконической направленности

Утверждающие, что Евангелие печется только о спасении души, должны были бы осудить всю христианскую миссию как ошибку. Потому что христианское благовестие постоянно шло рука об руку с христианской диаконией в вышеописанном смысле. Даже если мы сегодня отказываемся от некоторого злоупотребления диаконией как чисто прозелитическим средством, в истории Церкви невозможно найти разделения между свидетельством и служением. Наоборот, Церковь всегда понимала миссию как провозвестие Благой вести об освобождении и искуплении всего человека. Этим объясняется, почему Церковь осуществляла и по большей части и сегодня пытается осуществлять свою миссионерскую диаконию как вклад в общесоциальные преобразования. Вероятно, нет необходимости приводить здесь примеры именно такого понимания миссионерской деятельности из истории нашей Православной Церкви. Следует лишь отметить, что именно та часть христианства, которая отказалась от мира и ушла из него, т.е. монашество, давала сильнейшие импульсы миссионерско-диаконической деятельности и достойным подражания образом участвовала в социальных, культуроохранных или культуроформирующих трудах (аграрное хозяйство, ремесло, рукописи, которым мы обязаны почти всеми своими знаниями о древнем мире - о мире язычников! - масштабные благотворительные задачи в монастырях и в округе, образовательная деятельность, искусство и наука). Как раз монахи совершенно точно знают: cultura agri, cultura animi и cultura Dei тесно связаны!

Приверженность делу социальной справедливости и освобождения

На примере великих отцов Церкви, которые сами развернули широкую микродиаконию, лучше всего видно, что такое христианская макродиакония. Мы знаем, как они заботились обо всем человеке и обо всем человечестве. Они острее других ощущали ту боль, которую приносило зло в своих многочисленных проявлениях и последствиях. Конечно, их эпоха не была готова к глубоким преобразованиям. Но это не дает нам права сегодня неверно понимать, умалять, идеологически неправильно истолковывать или вообще не замечать глубокий дух их борьбы за более справедливый, свободный и мирный мир. Особенно после того, как благодаря современному социально-критическому анализу, в той или иной степени вскрыты структуры зла, и человечество намерено не на жизнь, а насмерть вести решительную борьбу за свое освобождение и за более человечный мир.

Нам сначала нужно поучиться у отцов Церкви и, наконец, прекратить деликатничать и миндальничать, обличая зло общими абстрактными риторическими фразами! Отцы всегда с пророческой строгостью и силой Духа обличали конкретные проявления и последствия греха, а также самих грешников. Они решительно вставали на сторону голодающих и гонимых, должников, угнетенных и бесправных. При этом они не думали ни о привилегиях Церкви, ни о своей стабильности и "добрых" отношениях с великими мужами от экономики и политики, даже о собственной жизни - большинство из них обрекли себя на гонения, мученичество, смерть. В долгосрочной перспективе Церкви не причинили вреда ни эта потеря ее великих сынов, ни конфликты, которые те разожгли в этой борьбе. Наоборот, Церковь построена на крови и останках своих чад, она вышла обновленной и более сильной изо всех битв за истину и справедливость. Даже наш век заставил Православие вспомнить этот опыт самым болезненным образом. Церковь, не желающая более ничем рисковать, наверное, уже все потеряла!

Вместе с тем нам следует поучиться у отцов, как уберечься от вышеупомянутого спора об измерениях. Они как никто другой знали об эсхатологическом измерении спасения, об эсхатологическом измерении мира и самой исторической Церкви - о том, что высочайшим критерием для сегодняшнего дня Церкви является эсхатон. Поэтому они не спешили строить хилиастическо-миссианистическое Царство Божие на этой земле. И они как никто иной познали суть греха.

Но отцы вместе с тем знали, почему люди в их время страдали от нищеты, почему множилась несправедливость, почему народы стенали от тирании. Поэтому они не видели перед собой ложных альтернатив в духе того, что мы слышим сегодня:

• где живет грех: внутри человека или в его окружении?
• что должен христианин исцелить прежде: свой внутренний мир или внешний?

Давайте прервёмся, чтобы послушать святых отцов!

Они не превозносили бедность саму по себе и богатство само по себе не проклинали. Но они и не жили иллюзиями:

"… Сие говорит Господь, не собственным Своим гласом вещая, но, как органами, возглашая устами рабов. Мы, словесные твари, да не окажемся жестокосердее бессловесных. Ибо они как чем-то общим пользуются тем, что естественным образом производит земля… А мы общее достояние прячем себе за пазуху, и собственностию многих владеем одни… Поревнуем первенствующему обществу христиан: у них все было общее, жизнь, душа, согласие, общий стол, нераздельное братство, нелицемерная любовь, которая из многих тел делала единое тело, различные души соглашала в то же единомыслие" [17].

"Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою в жизни? … Если скажешь, что это от случая: то ты безбожник, не признаешь Творца, не имеешь благодарности к Даровавшему. А если признаешь, что это от Бога, то скажи причину, ради которой получил ты? Ужели несправедлив Бог, равно разделяющий нам потребное для жизни? Для чего ты богатеешь, а тот пребывает в бедности? Не для того ли, конечно, чтобы и ты получил свою мзду за доброту и верное домостроительство, и он почтен был великими наградами за терпение?" [18].

"Благочестив не тот, кто многим милость оказывает, но тот, кто никого не обижает" [19].

"Я говорю вам, что богатство - это прегрешение, потому что никто стал богатым на прямом Христовом пути. Он обидел либо одного, либо всех вместе... Не ищите прегрешений и беззаконий, чтобы есть, пить и насыщаться более своего ближнего или одеваться богаче… И если у христианина есть и то, и другое (хлеб и вода) и одежда, чтобы прикрыть свою наготу и защититься от холода, то все остальное - дар сатаны. Посему возрадуйтесь своей бедности и не сетуйте; ибо только те имеют богохульные уста и тяжелое сердце и жажду благ этого мира, кто потерял из виду небеса" [20].

"Выражение: мое и твое - только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, это - пустое слово, не соответствующее предмету, так как Творцу принадлежат и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и все прочее.... Душа твоя - не твоя: как же имущество - твое?" [21].

"Хотите вы ясно знать, как богатство не позволяет людям быть людьми, а делает их зверями и демонами?" [22].

"Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному - одежда, которую хранишь в своих кладовых; необутому - обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся - серебро, которое закрыто у тебя. Поэтому всем тем делаешь ты обиду, кого мог бы снабдить" [23].

"Потому-то и наименованием таким почтен этот род любостяжания, ибо называется ростом (от ????? рождаю), как я думаю, по причине многоплодности этого зла. Да и отчего произойти иначе сему именованию? Или, может быть, называется ростом по причине болезней и скорбей, какие обыкновенно производит в душах задолжавших. … Рост на рост - это злое исчадие злых родителей. Такие приплодия роста да назовутся порождением ехидниным! О ехиднах говорят, что они рождаются, прогрызая утробу матери; и рост отрождается, изъедая дом должника. Семена дают плод и животные приходят в зрелость с течением только времени, а рост сегодня рождается и с сего же дня начинает рождать" [24].

"Ад не скажет: "довлеет" (Притч. 30:16), и любостяжательный никогда не говорит: "Довольно"" [25].

Следует помнить, что Православная Церковь постоянно приветствовала и поддерживала и даже часто сама вела борьбу своих народов за сохранение и восстановление их свободы. К числу самых славных страниц своей истории она причисляет как раз те, которые рассказывают, как она утешала и ободряла своих верующих в решающую минуту, как во времена рабства порабощенные монастыри превращались в центры сопротивления, как православное духовенство участвовало в тайных освободительных организациях, содержало тайные школы ради сохранения веры и национальной идентичности, организовывало восстания и применяло силу, даже принимало на себя руководство народом (этнархия) всегда, когда политическое руководство отсутствовало или оказывалось несостоятельным. Кто из нас, считающих, что спасение - это спасение души, может осуждать это конкретное делание Церкви?

И наконец, мы хотим отметить, что Православная Церковь всегда выступала против всех форм расизма. В качестве примера упомянем здесь энциклику 1568 года Вселенского Патриарха Митрофана III к православным христианам Крита. Крит находился еще под венецианским владычеством. Спор критских евреев с Венецией из-за выплаты долгов стал поводом для антисемитских карательных мер со стороны венецианцев, причем антисемитскую волну, судя по всему, поднял латинский Венецианский Патриарх Лаврентий Юстиниан. Тогда евреи обратились к Вселенскому Патриарху и пожаловались, что православные христиане тоже участвовали в разжигании вражды. В ответ на это Патриарх среди прочего пишет: "…те, кто каким-либо образом обижает евреев, будут отлучены от церкви и прокляты; ибо несправедливость и клевета, неважно по отношению к кому, остаются несправедливостью, и невозможно, чтобы совершающий несправедливость считался бы невиновным под тем предлогом, что он обидел иноверца, а не благочестивого; ибо и Господь наш Иисус Христос говорит в Евангелии: "…никого не обижайте, не клевещите" (Лк. 3, 14) без каких-либо различий и разрешений благочестивым людям обижать инакомыслящих". Как раз в то время, как Гобино и Чемберлен растравливали Европу своими расистскими ересями, Константинопольский собор (1872) официально осудил (тогда националистически окрашенный) расизм (этнофилетизм) - это было, вероятно, одним из первых, если вообще не самым первым официальным заявлением со стороны христианской церкви о своей позиции в отношении этого явления!

Дилемма и псевдо-дилемма

После всех приведенных библейско-богословских и исторических рассуждений встает вопрос, почему же разгорелся спор об измерениях и даже привел к нынешней поляризации.

Перед нами дилемма: созерцание или участие? Стремительное отчуждение современного человека, наших общин, наших церквей под грузом "мирских" забот, кризисы и инфляции в нашей экономике, наша полная поглощенность политическими и идеологическими антагонизмами, власть информационных механизмов над нами, наше "насыщение" товарами и задачами на поверку оказываются устрашающей пустотой! Увлеченность предсказаниями восточных религий - это предупреждающий сигнал, который мы не имеем права не услышать! Эта ситуация заставляет многих из нас указать на "едино", которое есть на потребу (Лк. 10, 42). В этом контексте суровость христианского аскетизма нам понятна:

- "Остановись, отец, - сказал один монах, - ради Бога спешу за тобой", и тот отвечал: "И я ради Бога бегу от тебя". Авва Арсений ради Бога ни с кем не беседовал… он … избрал молчание и безмолвие, и по сей причине среди моря настоящей жизни беседовал с Божественным Духом, … И вот закон безмолвия: умолкнуть для всего" [26].

Мы конечно знаем, что такие жесткие требования относятся к жизни и аскезе монашествующих. Многие из нас совершают ошибку, рекомендуя следовать им во всей жизни Церкви. Однако конечно нельзя утверждать, что этот дух не имеет никакого отношения к нашим проблемам!

С другой стороны, все громче становится крик голодных, больных, порабощенных, политических беженцев, маргинализованных меньшинств, дискриминируемых, разочаровавшихся, Десперадос земли! Разве может христианская церковь не внять этому крику, проигнорировать его "ради Бога"? Крик конечно не должен подталкивать нас к поспешным решениям. И все же мы должны спросить себя в духе литургической макродиаконии: перед нами действительно настоящая дилемма или все-таки всего лишь псевдо-дилемма? То есть ложная альтернатива? Когда мы используем православную тринитарную терминологию и говорим о евхаристическом общении, о доксологическом этосе, о тайнах молитвы, зачастую создается впечатление, что мы безответственно отворачиваемся от мира и истории, закрывая уши и глаза! Сама истории Церкви, конечно, опровергает это впечатление. Однако некоторые из нас, склонные искать прибежища в полумраке мистицизма, сталкиваясь с конкретной задачей, охотно приводят в качестве аргумента вышеупомянутые монашеские представления, не учитывая опять-таки противоположные свидетельства из аскетической жизни, как, например, это:

"Один брат пришел к авве Силуану в гору Синайскую. Увидев, что братия работают, он сказал старцу: делайте не брашно гиблющее (Ин. 6, 27). Мария же благую часть избра (Лк. 10, 42). Старец сказал своему ученику: Захария! подай брату книгу и отведи его в пустую келью. Когда наступил девятый час, брат прислушивался у двери, не посылают ли звать его к трапезе. Но как никто его не звал, он сам, встав, пошел к старцу и говорит ему: авва! ужели братия сегодня не ели? - Ели, отвечал старец. - Почему же не позвали меня? - опять спросил брат. - Потому, отвечал старец, что ты человек духовный и не имеешь нужды в такой пище; а мы, как плотские, хотим есть и потому работаем. Ты избрал благую часть, читая целый день, и не хочешь вкушать плотской пищи. Брат, выслушав сие, поклонился старцу и сказал: прости меня, авва! Тогда старец говорит ему: так и Мария имеет нужду в Марфе; ибо и Мария похваляется из-за Марфы" [27].

Резюме

В заключение хотелось бы предложить следующие … вопросы для дальнейшего обсуждения:

…

4. Для формирования такой общей цели [церквей] в отношении диаконии в смысле служения человечеству у Церкви только один ориентир - воля самого Бога, открытая в Священном Писании, явленная в Иисусе Христе и познаваемая в жизни Церкви через "dynamis" Святого Духа (Параклита) как послушание; либо по слабости "плоти" неправильно понимаемая и игнорируемая как апатия и отступничество. В соответствии с этой целью, христианская диакония понимает себя:

а) как провозвестие Элеоса, великой милости Божией к человеку/человечеству и творению,

б) как служение ближнему, прежде всего, "самому малому" по образу Христа с безусловной самоотверженностью, дабы облегчить бремя личной и общей нужды, а также преодолеть социально структурный грех и смерть вместе со всеми ее пособниками (зависимостью, несправедливостью, неравенством, эксплуатацией и т.д.),

в) как служение твари в рамках ответственности за творение (экологические вопросы / охрана окружающей среды, полезные ископаемые и т. д.),

г) как служение всему человеку в единстве Евхаристии, Мартирии и Диаконии (преодоление разделения между вертикалью и горизонталью),

д) как служение всей общине (внутреннее единство и взаимодополняющая деятельность служений и даров, сенсибилизация и вовлеченность всех членов общины),

е) как литургическая диакония, т.е. в соответствии с соборностью Божественной икономии спасения, которая вооружает нас необходимой "духовностью для борьбы"… (литургия как отправная точка и центр любого диаконического деяния и как литургическое самосознание и осознание мира, как "литургия после литургии") и, наконец,

ж) как эсхатологическая диакония (оберегание диаконических намерений от светских, хилиастически-мессианских ожиданий, или от утраты христологического понимания личного и общего страдания в пользу имманентного эвдемонизма, диакония как "знамение" и предвкушение Царства Божия и как критерий принятия в общение с Богом).

5. Христианская диакония должна осуществляться одновременно и взаимосвязано как микро- и макродиакония, или как терапевтическая и профилактическая филантропия, в соответствии с особенностями, упомянутыми в пункте 4.

6. Микродиаконию следует понимать как продолжение священного алтаря, охватывающее конкретные страдания людей; она должна гибко приспосабливаться к соответствующим условиям, осуществляться без враждебности, но в солидарности и взаимосвязи с нецерковными инициативами (государства и общества); она должна стремиться понимать и разъяснять не только терапевтические, но и профилактические задачи.

7. Учитывая современную ситуацию в мире, совершающуюся перед нашими глазами непрерывную "ектенью жертв структур несправедливости" (Майкл Мэнли, Найроби) и угрозу "будущих страданий" (проф. Чарльз Берч, Найроби), Церковь, не пренебрегая микродиаконией, должна сегодня отдавать абсолютный приоритет макродиаконии в своем диаконическом богословии и в своей социальной деятельности.

8. На протяжении истории Церкви христианская диакония рассматривалась как вклад в создание солидарной общины, в смысле метаморфозы "естественных" порядков и убеждений в обществе индивидуумов в кинонии личностей; это всегда было задачей Церкви, сегодня эта задача особенно актуальна, поскольку современные концепции и условия существования навязывают сосуществованию людей пугающие параморфозы.

9. Христианская миссия всегда была диаконической (см. 4 г). Евангелизация и освобождение человека от внутренних и внешних мучений составляют единую задачу Церкви. Богоподобие человека требует защиты достоинства его личности во всей его полноте. Поэтому: cultura agri (условия жизни), cultura animi (освящение, "теозис") и cultura Dei (Евхаристия, доксология) нераздельны.

10. Диакония как служение всему человеку, всему человечеству и всему творению означает решительную приверженность социальной справедливости и освобождению, но в духе божественной заповеди христианам быть посланниками примирения и разумно придерживаться эсхатологического измерения спасения. Любовь к ближнему также следует практиковать в отношении "искушенных искусителей". Когда в исключительных обстоятельствах христиане вынуждены оправдывать насилие, это испытание для всей христианской семьи: солидарность должна помогать вместе нести бремя сознания вины.

11. При вышеупомянутых условиях и ввиду сложной мировой ситуации, христианам сегодня приходится горячо молиться Богу о даровании им в преизбытке дара "различия духов" (1 Кор 12:10), чтобы они могли понять, где истинная дилемма, а где псевдодилемма в восприятии их диаконии (спор Марии и Марфы, вертикаль и горизонталь).

12. … церкви должны неизменно оставаться "рабами Божиими", ибо только таким образом они могут сохранить свою свободу от идеологий и политических систем, с которыми Церковь никогда и ни при каких обстоятельствах, либо из соображений целесообразности не могут объединяться или же идентифицировать себя с ними, но должны быть их неизменным пророческим "кризисом".

13. Диакония как акт любви - это жизнь в любви и, следовательно, жизнь в Боге. Поэтому диакония означает не только давать, но вместе с тем, и прежде всего, принимать и, следовательно, возрастать в любви и общении, в милосердии и надежде. В этом смысле диакония способствует обновлению христианской жизни, и наоборот, обновление христианской жизни ведет к активизации и очищению диаконии. Учитывая нынешнюю ситуацию в Церкви и мире, необходимо

а) чтобы диакония воспринималась как задача всей общины (4а) (в частности: обновление местной общины, активизация мирян, восстановление чина диаконис и вообще пересмотр задач и положения женщин в жизни Церкви, участие молодежи в диаконическом служении и проектах),

б) чтобы путем параллельного осуществления микро- и макродиаконии устанавливались приоритеты в отношении международной ситуации Церкви и человечества, и

в) чтобы в этом взаимодействовать с людьми доброй воли, чтобы они освободились от предрассудков в отношении намерений Церкви и чтобы помогать им в их собственных усилиях по преодолению и ликвидации структур несправедливости и произвола, созданных людьми.

...

15. Подлинно литургическая диакония, совершаемая в свете всего Евангелия, памятующая обо всем человеке и всей Церкви, никогда не должна осуществляться отдельно от Церкви. Никто не должен забывать о тринитарном характере Церкви и ее диаконии. Если диакония угрожает Церкви или, наоборот, Церковь - диаконии, это значит, что либо одна, либо другая, а может быть и обе они потеряли тринитарный ориентир. Единство Церкви, как выражение триединой природы Бога в ее жизни, и диакония, как выражение Божией любви или любви к Богу, укоренены в тринитарном "как": апостолы должны быть едины, как едины Отец и Сын (Ин. 17); и Сын послал их для свидетельства и служения, как Его послал Отец (Ин 20:21). Поэтому

а) идея о "церкви вне церквей" является экклезиологически, социологически/стратегически незаконной или нежизнеспособной,

б) эта идея, как практически существующая альтернатива, представляет собой нарастающий вызов единству, а также - и прежде всего! - апатии церквей и является новым (хотя в истории Церкви часто встречающимся) общехристианским явлением, на которое церкви срочно и со всем благоразумием должны обратить внимание, и, наконец,

в) в этот напряженный час ввиду предстоящих нам решений нам нужно проявить хотя бы чуточку взаимности и доверия, чтобы вести свои "дебаты в духе любви" (проф. В. Боровой, Найроби), чтобы через новые раздоры не уничтожить основы эффективной диаконии, но чтобы в любви и согласии исполнить нашу общую миссию "да уверует мир!"

Примечания

1. Justin Dial. 93.3 Migne PG 6, 704B.
2. Justin I Apol. 57,1 PG 6 431C.
3. Cf. Alexandros Papaderos, The Synod and its relation to the Pleroma of the Church and to the world, (in Greek), Chania, Crete 1978, p. 12 ff.
4. Theological Dictionary of the New Testament, vol. 2, ed. G. Kittel & Bromiley, p. 85.
5. Ibid. p. 86, cf. Iren. Haer. 3.12, 7.
6. Alexandros Papaderos, 'Das liturgishe Selbst- und Weltbewusstsein des byzantinischen Menschen', in KYRIOS IV (1964), pp. 206-218.
7. N. Louvaris, 'Die Kirche Griechenlands und die Wirklichkeit der Welt', in UNIVERSITAS, Ser. 16 (March 1961), No. 3, p. 235.
8. Ep. ad Smyrn. 8, 2.
9. Metropolitan Ignatios Hazim of Lattakia, The Uppsala Report (ed. Goodall), WCC Geneva 1968, pp. 293 ff. Here p. 297.
10. A. Papaderos, METAKENOSIS. Griechenlands kulturelle Herausforderung durch die Aufklarung in der Sicht des Korais und des Oikonomos, Meisenheim am Glam 1970, p. 14 ff.
11. St. Kosmas of Aetolia, 1714-1797, 1 Didache, in M. Giolia, Ho Kosmas Aetolos kai he epoche tou, Athens 1972, p. 332 (in Greek).
12. St. Cyril of Alexandria, comm. on Jn. 1:14, PG 73, 161.
13. St. John Chrysostomos, Hom. 3.2 on Ps. 50.
14. St. John Chrysostomos, Hom. 17.3 on Mt.
15. Homil. Clement. 3.68.
16. A. Papaderos, 'Orthodoxy and Economy: A Dialog with Alfred Muller-Armack', in SOCIAL COMPASS, XXII, 1975/1, pp. 33-66. The same article appears in a Greek translation as Orthodoxia kai Oikonomia: Dialogos me ton Alfred Muller-Armack, Thessalonica 1975.
17. St. Basil the Great, PG 31, 324.
18. St. Basil the Great, PG 31, 276.
19. Hosios Neilos, PG 79, 1249.
20. K. Bastias, Ho Papoulakos, New York 1952, p. 233 (in Greek). Cf. A. Papaderos, METAKENOSIS, p. 96 f.
21. St. John Chrysostomos, PG 61, 84.
22. St. John Chrysostomos, PG 61, 343.
23. St. Basil the Great, PG 35, 892.
24. St. Basil the Great, PG 29, 1177.
25. St. Basil the Great, PG 31, 293.
26. Isaac the Syrian, Serm. 79, ed. Papademetriou, Athens 1961, p. 267. (in Greek).
27. Apophthegmata Pateron, in Threskeutike kai Ethike Enkyklopaideia, Vol. 2, Athens 1963, col. 1240 (in Greek).